Интервью с Татьяной Друбич о людях и их месте
— А как же чудесная случайность, Татьяна? Всякое ведь бывает.
— Да, чудеса случаются. Но они не как не связаны с тем, сколько усилий приложит реаниматолог. Забавно, но от вас я слышу те же вопросы, которые слышала от самой себя, переходя от палаты к палате в Первом хосписе. Меня там всюду водили, всё показывали, всё объясняли, что и как устроено, как люди живут. И я тоже спрашивала — а бывают хорошие случаи? И показывают мне мальчишку из Армении. Он с семьёй жил где-то в глубинке, в деревеньке в горах. У мальчика была опухоль головного мозга. Всё, что можно продать, было продано ради того, чтобы привезти мальчика сюда и провести операцию по её удалению. После неё он впал в коматозное состояние. Мальчик говорил, что даже не смотря на кому, слышал, о чём говорили медсёстры и врачи. Их оттуда чуть ли не прогоняли, из больницы. Он ведь с семьёй там был, родители его бросить не могли, а брата оставить было не на кого. И они стали искать, куда же с коматозным мальчиком приткнуться. Добрались до Чулпан Хаматовой. Она им и посоветовала перевезти мальчика в Верин хоспис. В её хосписе, в отличие от больницы, нет никаких правил и никто никого не прогоняет — ко всем относятся одинаково, по-человечески. Первое время они не хотели, потому им подобрали квартиру. Но только они туда захотели отвезти сына, как в здании сломался лифт, и тогда они поняли, что выхода нет. Отправились в хоспис. И Вера Васильевна всё для них сделала. За мальчиком стали постоянно следить, проверяли его состояние, делали массаж и прочее. И однажды он очнулся и сказал: «Хочу шашлык». Вышел из комы. И тогда уже стали собирать деньги, чтобы он с семьёй поехал в Германию, где его привели в порядок. На родину они потом возвращаться не стали, а поехали дальше, осели где-то во Франции. Вот такие чудеса случаются. Но у каждого ведь свои критерии для чудес. Кому-то хочется выздороветь, кому-то просто протянуть подольше — полгода, пару часов. Кому-то дожить до выступления дочери в театре, кому-то увидеть сына с дипломом. Или жену с ребёнком. Каждому своё чудо.
— Сколько времени вы уже посвятили хоспису, Татьяна?
— Ну, больше пяти лет точно… Меня постоянно преследовало чувство, что я занимаюсь не тем, что рассчитано на меня. А после знакомства с Верой, когда я включилась в жизнь хосписа, это чувство исчезло. Теперь я в своей тарелке. Сколько раз меня спрашивали, для чего мне это нужно. А у меня один ответ — не хочу забывать, что я человек, не хочу терять остатки разума, чувствовать хочу. Да, на самом деле, все порывы эгоистические. И к тому же, я не работаю там, я только председатель в совете попечителей. Я ищу, где достать денег для продолжения работы хосписа, занимаюсь благотворительными мероприятиями.
— Легко добываются пожертвования?
— Если бы. Это только может показаться простым. Люди неохотно связываются с излечимо больными, что уж говорить о тех, у кого одна судьба. Мало людей способны не отводя взгляда смотреть на смерть другого. Что уж там, некоторые боятся себе в глаза взглянуть. В жизни встречала даже врачей с богатым опытом, специалистов своего дела, которые не могли понять, что с ними происходит. Не могли поставить смертельный диагноз себе. Видят результаты анализов, снимки, заключения, всю картину — а диагноз не ставят, и точка. Боятся, думают, от того, что они не скажут, что им грозит, они избегут этой участи. Наивные… Есть люди, которые пока чувствуют, что всё хорошо, считают себя бессмертными. А если налёт бессмертности слетит, можно поехать в Израиль, Германию, США, да хоть на Луну — и поправить дела. Может, тогда уже и начнут имплантировать искусственные органы. Посадишь печень — тебе новую поставят, сердце забарахлит — вот, пожалуйста…
— Об имплантации искусственных органов уже давно говорят…
— И никто не замечает, какой прорыв произошёл в медицине. Ученые потихоньку вскрывают каждый ген и находят его место. По-моему, это намного важнее выхода человека в космическое пространство. По всей планете учёные сейчас ищут применение новым знаниям, ищут новые ходы. Когда наконец они перейдут от теории к практике, всю современную медицину отправят на свалку. Останутся только хирурги.
